Форум » Персоналiи » Михаил Михайлович Зощенко » Ответить

Михаил Михайлович Зощенко

andred75: Коллеги! Никто не располагает подробностями службы будущего советского писателя-сатирика М.М. Зощенко в 16-м гренадерском Мингрельском полку? Интересует, в каких подразделениях полка, в какое время и на каких должностях он служил?

Ответов - 12

подполковник: Давным-давно в ВИЖе (кажется в конце 1980-х гг.) была статья про Зощенко-офицера.

VN1980: Может, это пригодится (из его повести "Перед восходом солнца"): Я служил в Мингрельском полку Кавказской гренадерской дивизии. Мы очень дружно жили. И солдаты, и офицеры. Впрочем, может быть, тогда мне так казалось. В девятнадцать лет я был уже поручиком. В двадцать лет — имел пять орденов и был представлен в капитаны. Но это не означало, что я был герой. Это означало, что два года подряд я был на позициях. Я участвовал во многих боях, был ранен, отравлен газами. Испортил сердце. И дальше: 1915-1917 Судьба ко мне добрее отнеслась, Чем к множеству других... ДВЕНАДЦАТЬ ДНЕЙ Я еду из Вятки в Казань за пополнением для моего полка. Еду на почтовых лошадях. Иногда сообщения нет. Я еду в кибитке, завернутый в одеяла и в шубы. Три лошади бегут по снегу. Кругом пустынно. Лютый мороз. Рядом со мной прапорщик С. Мы вместе с ним едем за пополнением. Мы едем второй день. Все слова сказаны. Все воспоминания повторены. Нам безумно скучно. Вытащив из кобуры наган, прапорщик С. стреляет в белые изоляторы на телеграфных столбах. Меня раздражают эти выстрелы. Я сержусь на прапорщика С. Я грубо ему говорю: — Прекрати... болван! Я ожидаю скандала, крика. Но вместо этого я слышу жалобный голос в ответ. Он говорит: — Прапорщик Зощенко... не надо меня останавливать. Пусть я делаю, что хочу. Я приеду на фронт, и меня убьют. Я гляжу на его курносый нос, я смотрю в его жалкие голубоватые глаза. Я вспоминаю его лицо почти через тридцать лет. Он действительно был убит на второй день после того, как приехал на позицию. В ту войну прапорщики жили в среднем не больше двенадцати дней. СПАТЬ ХОЧЕТСЯ Мы входим в зал. На окнах малиновые бархатные занавеси. В простенках зеркала в золоченых рамах. Гремит вальс. Это играет на рояле человек во фраке. У него в петлице астра. Но морда у него — убийцы. На диванах и в креслах сидят офицеры и дамы. Несколько пар танцует. Входит пьяный корнет. Поет: «Австрийцы надурачили, войну с Россией начали...» Все подхватывают песню. Смеются. Я сажусь на диван. Рядом со мной женщина. Ей лет тридцать. Она толстовата. Черная. Веселая. Заглядывая в мои глаза, она говорит: — Потанцуем? Я сижу мрачный, хмурый. Отрицательно качаю головой. — Спать хочется?— спрашивает она.— Тогда пойдем ко мне. Мы идем в ее комнату. В комнате китайский фонарь. Китайские ширмочки. Китайские халаты. Это забавно. Смешно. Мы ложимся спать. Уже двенадцать. Глаза мои слипаются. Но я не могу заснуть. Мне нехорошо. Тоскливо, беспокойно. Я томлюсь. Ей скучно со мной. Она ворочается, взды хает. Дотрагивается до моего плеча. Говорит: — Ты не рассердишься, если я ненадолго пойду в зал. Там сейчас играют в лото. Танцуют. — Пожалуйста,— говорю я. С благодарностью она меня целует и уходит. Я тотчас засыпаю. Под утро ее нет, и я снова смыкаю глаза. Попозже она безмятежно спит, и я, тихонько одевшись, ухожу. ПЕРВАЯ НОЧЬ Я вхожу в избу. На столе керосиновая лампа. Офицеры играют в карты. На походной кровати, покуривая трубку, сидит подполковник. Я здороваюсь. — Располагайтесь,— говорит подполковник. И, обернувшись к играющим, почти кричит:— Поручик К.! Восемь часов. Вам пора идти на работу. Лихого вида поручик, красивый, с тонкими усиками, сдавая карты, отвечает: — Есть, Павел Николаевич... Сейчас... Вот только доиграю. Я с восхищением гляжу на поручика. Сейчас ему идти «на работу» — в ночь, в темноту, в разведку, в тыл. Может быть, он будет убит, ранен, А он так легко, так весело и шутливо отвечает. Просматривая какие-то бумаги, подполковник говорит мне: — Вот отдыхайте, а завтра и вас «на работу», пошлем. — Есть,— отвечаю я. Поручик уходит. Офицеры ложатся спать. Тихо. Я прислушиваюсь к далеким ружейным выстрелам. Это моя первая ночь вблизи от фронта. Мне не спится. Под утро возвращается поручик К. Он грязный, усталый. Я сочувственно его спрашиваю: — Не ранены? Поручик пожимает плечами. Я говорю: — Сегодня мне тоже предстоит «работка». Улыбаясь, поручик говорит: — Да вы что думаете, что я на боевую операцию ходил? Я с батальоном ходил на работу. Отсюда три километра, в тыл. Мы там делаем вторую линию укрепления. Мне ужасно неловко, совестно. Я едва не плачу от досады. Но поручик уже храпит. НЕРВЫ Два солдата режут свинью. Свинья визжит так, что нет возможности перенести. Я подхожу ближе. Один солдат сидиг на свинье. Рука другого, вооруженная ножом, ловко вспарывает брюхо. Белый жир необъятной толщины распластывается на обе стороны. Визг такой, что в пору заткнуть уши. — Вы бы ее, братцы, чем-нибудь оглушили,— говорю я.- Чего ж ее так кромсать. — Нельзя, ваше благородие, - говорит первый солдат, сидящий на свинье.— Не тот вкус будет. Увидев мою серебряную шашку и вензеля на пикшах, солдат вскакивает. Свинья вырывается. — Сиди, сиди,— говорю я.— Уж доканчивайте скорей. — Быстро тоже нехорошо,— говорит солдат! с ножом.— Крайняя быстрота сало портит. С сожалением посмотрев на меня, первый солдат говорит: — Ваше благородие, война! Люди стонут. А вы свинью жалеете. Сделав финальный жест ножом, второй солдат говорит: — Нервы у их благородия. Разговор принимает фамильярный оттенок. Это не полагается. Я хочу уйти, но не ухожу. Первый солдат говорит: — В Августовских лесах раздробило мне кость вот в этой руке. Сразу на стол. Полстакана вина. Режут. А я колбасу кушаю. — И не больно? ' — Как не больно. Исключительно больно... Съел колбасу. «Дайте,— говорю,— сыру». Только; съел сыр, хирург говорит: «Готово, зашиваем». - «Пожалуйста»,—говорю... Вот вам бы, ваше благородие, этого не выдержать. — Нервы слабые у их благородия,—снова говорит второй солдат. Я ухожу. АТАКА Ровно в двенадцать ночи мы выходим из окопов. Очень темно. В руках у меня наган. — Тише, тише,—шепчу я,—не гремите котелками. Но грохот унять невозможно. Немцы начинают стрелять. Досадно. Значит, они заметили наш маневр. Под свист и визг пуль мы бежим вперед, чтобы выбить немцев из их траншей. Поднимается ураганный огонь. Стреляют пулеметы, винтовки. И в дело входит артиллерия. Вокруг меня падают люди. Я чувствую, что пуля обожгла мою ногу. Но я бегу вперед. Вот мы уже у самых немецких заграждений. мои гренадеры режут проволоку. Неистовый пулеметный огонь прекращает нашу работу. Нет возможности поднять руку. Мы лежим неподвижно. Мы лежим час, а может, два. Наконец телефонист протягивает мне телефонную трубку. Роворит командир батальона: — Отступайте на прежние позиции. Я отдаю приказ по цепи. Мы ползем назад. Утром в полковом лазарете мне делают перевязку. Рана незначительная. И не пулей, а осколком снаряда. Командир полка, князь Макаев, говорит мне: — Я очень доволен вашей ротой. — Мы ничего не сделали, ваше сиятельство,— сконфуженно отвечаю я. — Вы сделали то, что требовалось. Ведь это была демонстрация, а не наступление. — Ах, это была демонстрация? — Это была просто демонстрация. Мы должны были отвлечь противника от левого фланга. Именно там и было наступление. Я чувствую в своем сердце невероятную досаду, но не показываю вида. В САДУ Перед балконом дачи — красивая клумба со стеклянным желтым шаром на подставке. Убитых привозят на телегах и складывают на траву возле этой клумбы. Их складывают, как дрова, друг на друга. Они лежат желтые и неподвижные, как восковые куклы. Сняв стеклянный шар с подставки, гренадоры роют братскую могилу. У крыльца стоят командир полка и штабный офицеры. Приходит полковой священник. Тихо. Где-то далеко рявкает артиллерия. Убитых опускают в яму на полотенцах. Священник ходит вокруг и произносит слова панихиды. Мы держим руки под козырек. Могилу утрамбовывают ногами. Водружают крест. Неожиданно приезжает еще подвода с убитыми. Командир полка говорит: — Ну, как же так, господа. Надо было бы вместе. Фельдфебель, приехавший на телеге, рапортует: — Не всех сразу нашли, ваше сиятельство, Эти были на левом краю, в лощине. — Что же делать? — говорит командир. — Разрешите доложить, ваше сиятельство,— говорит фельдфебель,— нехай эти полежат. Может, завтра будет еще. И тогда вместе похороним. Командир согласен. Убитых относят в сарай. Мы идем обедать. ПОЛК В МЕШКЕ Полк растянулся по шоссе. Солдаты измучены, устали. Второй день, почти не отдыхая, мы идем по полям Галиции. Мы отступаем. У нас нет снарядов. Командир полка приказывает петь песни. Пулеметчики, гарцуя на лошадях, запевают «По синим волнам океана». Со всех сторон мы слышим выстрелы, взрывы. Такое впечатление, будто мы в мешке. Мы проходим мимо деревни. Солдаты бегут к избам. У нас приказ — уничтожить все, что на шоссе. Это мертвая деревня. Ее не жалко. Здесь нет ни души. Здесь пет даже собак. Нет даже ни одной курицы, которые обычно бывают н брошенных деревнях. Грпгадеры подбегают я маленьким избам и поджигают соломенные крыши. Дым поднимается к небу. И вдруг в одно мгновение мертвая деревня оживает. Бегут женщины, деги. Появляются мужчины. Ревут коровы. Ржут лошади. Мы слышим крики, плач и визг. Я вижу, как один солдат, только что поджегший крышу, сконфуженно гасит ее своей фуражкой. Я отворачиваюсь. Мы идем дальше. Мы идем до вечера. И потом идем ночью. Кругом зарево пожаров. Выстрелы. Взрывы. Под утро командир полка говорит: — Теперь я могу сказать. Два дня наш полк был в мешке. Сегодня ночью мы вышли из него. Мы падаем на траву и тотчас засыпаем. ПРОРЫВ Я запомнил название этой деревни — Тухла. Здесь мы наспех вырыли окопы. Но проволоч ные заграждения натянуть не успели. Колючая проволока в больших мотках лежит позади нас. Вечером я получаю приказ — идти в штаб, Под свист пуль я иду вместе с моим вестовым; Я вхожу в землянку штаба полка. Командир полка, улыбаясь, говорит мне: — Малыш, оставайтесь в штабе. Адъютант в дальнейшем примет батальон. Вы будете вместо него. Я ложусь спать в шалаше. Снимаю сапоги первый раз за неделю. Рано утром я просыпаюсь от взрыва снарядов Я выбегаю из шалаша. Командир полка и штабные офицеры стоят у оседланных лошадей. Я вижу, что все взволнованы и даже потрясены. Вокруг нас падают снаряды, визжат осколки и рушатся деревья. Тем не менее офицеры стоят неподвижно, как каменные. Начальник связи, отчеканивая слова, говорит мне: — Полк окружен и взят в плен. Минут через двадцать немцы будут здесь... Со штабом дивизии связи нет... Фронт разорван на шесть километров. Нервно дергая свои седые баки, командир полка кричит мне: — Скорей скачите в штаб дивизии. Спросите какие будут указания... Скажите, что мы направились в обоз, где стоит наш резервный батальон... Вскочив на лошадь, я вместе с ординариеад мчусь по лесной дороге. Раннее утро. Солнце золотит полянку, которая видна справа от меня. Я выезжаю на эту полянку. Я хочу посмотреть, что происходит и где немцы. Я хочу представить себе полную картину прорыва. Я соскакиваю с лошади и иду на вершину холма. Я весь сияю на солнце — шашкой, погонами и биноклем, который я прикладываю к своим глазам. Я вижу какие-то далекие колонны и конную немецкую артиллерию. Я пожимаю плечами. Это очень далеко. Вдруг выстрел. Один, другой, третий. Трехдюймовые снаряды ложатся рядом со мной. Я еле успеваю лечь. И, лежа, вдруг вижу внизу холма немецкую батарею. До нее не более тысячи шагов. Снова выстрелы. И теперь шрапнель разрывается надо мной. Ординарец машет мне рукой. Другой рукой он показывает на нижнюю дорогу, по которой идет батальон немцев. Я вскакиваю на лошадь. И мы мчимся дальше. ЗРЯ ПРИЕХАЛ Карьером я подъезжаю к высоким воротам. Здесь штаб дивизии. Я взволнован и возбужден. Воротник моего френча расстегнут. Фуражка на затылке. Соскочив с лошади, я вхожу в калитку. Ко мне стремительно подходит штабной офицер, поручик Зрадловский. Он цедит сквозь зубы: — В таком виде... Застегните ворот... Я застегиваю воротник и поправляю фуражку. У оседланных лошадей стоят штабные офицеры. Я вижу среди них командира дивизии, генерала Габаева, и начальника штаба, полковника Шапошникова. Я рапортую. - Знаю,— раздраженно говорит генерал» - Что прикажете передать командиру, ваше превосходительство? - Передайте, что... Ну, что я могу передать человеку, который потерял полк... Вы зря приехали... Я ухожу сконфуженный. Я снопа скачу на лошади. М вдруг вижу моего командира полка. Он высокий, худой. В руках у него фуражка. Седые его баки треплет ветер. Он стоит на поле и задерживает отступающих солдат. Это солдаты не нашего полка. Командир подбегает к каждому с криком и с мольбой. Солдаты покорно идут к опушке леса. Я вижу здесь наш резервный батальон и двуколки обоза. Я подхожу к офицерам. К ним подходит и командир полка. Он бормочет: - Мой славный Мингрельский полк погиб. Бросив фуражку на землю, командир в гневе топчет ее ногой. Мы утешаем его. Мы говорим, что у нас осталось пятьсот человек. Это не мало. У нас снова будет полк. АД Ми сидим в каком-то овине. До окопов семьсот шагов. Свистят пули. И снаряды рвутся совсем близко от нас. Но командир полка Бало Макаев радостен, почти весел. У нас снова полк — наспех пополненный батальон. Трое суток мы сдерживаем натиск немцев и не отступаем. - Пишите,— диктует мне командир. На моей полевой сумке тетрадь. Я пишу донесение в штаб дивизия. Тяжелый снаряд разрывается в десяти шагах от овина. Мы засыпаны мусором, грязью, соломой. Сквозь дым и пыль я вижу улыбающееся лицо командира. — Ничего,— говорит он,— пишите. Я снова принимаюсь писать. Мой карандаш буквально подпрыгивает от близких разрывов. Через двор от нас горит дом. Снова с ужасным грохотом разрывается тяжелый снаряд. Это уже совсем рядом с нами. С визгом и со стоном летят осколки. Маленький горячий осколок я для чего-то прячу в карман. Нет нужды сидеть и этом овине, над которым теперь нет даже крыши. — Ваше сиятельство,— говорю я.— разумней перейти на переднюю линию. — Мы останемся здесь,— упорно говорит командир. Ураганный артиллерийский огонь обрушивается на деревню. Воздух наполнен стоном, воем, визгом и скрежетом. Мне кажется, что я попал в ад. Мне казалось, что я был в аду! В аду я был диадцать пять лет спустя, когда через дом от меня разорвалась немецкая бомба весом в полтонны. Я ЕДУ В ОТПУСК В руках у меня чемодан. Я стою на станции Залесье. Сейчас подадут поезд, и я через Минск и Дно вернусь в Петроград. Подают состав. Это все теплушки и один классный вагон. Все бросаются поезду. Вдруг выстрелы. По звуку — зенитки. На небе появляются немецкие самолеты. Их три штуки. Они делают круги над станцией. Солдаты беспорядочно стреляют в них из винтовок. Две бомбы с тяжким воем падают с самолетов и разрываются около станции. Мы все бежим в поле. На поле — огороды, госпиталь с красным флагом на крыше и поодаль какие-то заборы. Я ложусь на землю у забора. Покружившись над станцией и сбросив еще одну бомбу, самолеты берут курс на госпиталь, Три бомбы почти одновременно падают у заборовд взрывая вверх землю. Это уже свинство. На крыше огромный крест. Его не заметить нельзя. Еще три бомбы. Я вижу, как они отрываются от самолетов. Я вижу начало их падения. Затем только вой и свист воздуха. Снова стреляют наши зенитки. Теперь осколки и стаканы нашей шрапнели осыпают поле. Я прижимаюсь к забору. И вдруг через щелочку вижу, что за забором артиллерийский склад. Сотни ящиков с артиллерийскими снарядами стоят под открытым небом. На ящиках сидит часовой и глазеет на самолеты. Я медленно поднимаюсь и глазами ищу место, куда мне деться. Но деться некуда. Одна бомба, попавшая в ящики, перевернет все кругом на несколько километров. Сбросив еще несколько бомб, самолеты уходят. Я медленно иду к поезду и в душе благослов- ляю неточную стрельбу. Война станет абсурдом, думаю я, когда техника достигнет абсолютного попадания. За этот год я был бы убит минимум сорок раз. Я ЛЮБЛЮ Я звоню. Дверь открывает Надя В. Она вскрикивает от удивления. И бросается мне на шею. На пороге ее сестры и мама. Мы идем на улицу, чтоб спокойно поговорить. Мы садимся на скамье у памятника «Стерегущему». Сжимая мои руки, Надя плачет. Сквозь слезы она говорит: — Как глупо. Зачем вы мне ничего не писали. Зачем уехали так неожиданно. Ведь прошел год. Я выхожу замуж. — Вы любите его?— спрашиваю я, еще не зная, о ком идет речь. — Нет, я его не люблю. Я люблю вас. И больше никого не полюблю. Я откажу ему. Она снова плачет. И я целую ее лицо, мокрое от слез. — Но как я могу ему отказать,— говорит Надя, мысленно перебивая себя.— Ведь мы обменялись кольцами. И была помолвка. В этот день он подарил мне именье в Смоленской губернии. — Тогда не надо,— говорю я.— Ведь я же снова еду на фронт. И что вам меня ждать? Может, я буду убит или ранен. Надя говорит: — Я все обдумаю. Я вес решу сама. Не надо мне ничего говорить... Я вам отвечу послезавтра. На другой день я встречаю Надю на улице. Она идет под руку со своим женихом. В этом нет ничего особенного. Это естественно. Но я взбешен. Вечером я посылаю Наде записку о том, что, меня срочно вызывают на фронт, И через день я уезжаю. Это был самый глупый и бестолковый поступок в моей жизни. Я ее очень любил. И эта любовь не прошла до сих пор. ПРИХОДИ ЗАВТРА У подъезда я встречаю Тату Т. Она так красива и так ослепительна, что я отвожу от нее глаза, кай от солнца. Она смеется, увидев меня. Она с любопытством рассматривает мою форму и трогает мою серебряную шашку. Потом говорит, что я стал совсем взрослый и что даже неприлично, если люди увидят нас вместе. Непременно будут сплетни. Мы поднимаемся по лестнице. Позвякивая шпорами, я вхожу в ее квартиру, У зеркала Тата поправляет свои волосы. Я подхожу к ней и обнимаю ее. Она смеется. Удивляется, что я стал такой храбрый. Она обнимает меня так, как когда-то на лестнице. Мы целуемся. И в сравнении с этим весь мир кажется мне ничтожным. И ей тоже безразлично, что происходит кругом. Потом она смотрит на часы и вскрикивает от страха. Говорит: — Сейчас придет мой муж. И в эту минуту открывается дверь и входит ее муж. Тата едва успевает поправить свою прическу. Муж садится в кресло и молча смотрит на нас. Тата, не растерявшись, говорит: — Николай, ты только посмотри на него, какой он стал. Ведь он только сию минуту приехал с фронта. Кисло улыбаясь, муж смотрит на меня. Разговор не вяжется. И я, церемонно поклонившись, ухожу. Тата провожает меня. Открыв дверь па лестницу, она шепчет мне: — Приходи завтра днем. Он уходит в одиннадцать. Я молча киваю головой. Лицо ее мужа и кислая его улыбка целый день не выходят из моей головы. Мне кажется ужасным — и даже преступным — пойти завтра к ней днем. Утром я посылаю Тате записку о том, что я срочно уезжаю на фронт. Вечером я уезжаю в Москву и, пробыв там несколько дней, возвращаюсь в полк. ВОР Я командир батальона. Я обеспокоен тем, что дисциплина у меня падает. Мои гренадеры с улыбкой отдают мне честь. Они почти подмигивают мне. Вероятно, я сам пниоват. Я слишком много беседую с ними. Около моей землянки целый день толкутся люди. Некоторым нужно написать письма. Другие приходят за советом. Какие могут быть советы, если я за спиной слышу, что они меня называют «внучек». Дошло до того, что из моей землянки стали пропадать вещи. Исчезла трубка. Зеркало для бритья. Исчезают конфеты, бумага. Надо будет всех подтянуть и приструнить. Мы на отдыхе. Я сплю в избе на кровати. Сквозь сон я вдруг чувствую, что чья-то рука тянется через меня к столу. Я вздрагиваю от ужаса и просыпаюсь. Какой-то солдатик стремительно выскакивает из избы. Я бегу за ним с наганом в руках. Я взбешен так, как никогда в жизни. Я кричу: «Стой». И если б он не остановился, я бы в него выстрелил. Но он остановился. Я подхожу к нему. И он вдруг падает на колени. В руках у него моя безопасная бритва в никелированной коробочке. — Зачем же ты взял?— спрашиваю я его. — Для махорки, ваше благородие,— бормочет он. Я понимаю, что его надо наказать, отдать под суд. Но у меня не хватает сил это сделать. Я вижу его унылое лицо, жалкую улыбку, дрожащие руки. Мне отвратительно, что я погнался за ним. Вынув бритву, я отдаю ему коробку. Я ухожу, раздраженный на самого себя. ДВАДЦАТОЕ ИЮЛЯ Я стою в окопах и с любопытством посматриваю на развалины местечка. Это — Сморгонь. Правое крыло нашего полка упирается в огороды Сморгони. Это знаменитое местечко, откуда бежал Наполеон, передав командование Мюрату. Темнеет. Я возвращаюсь в свою землянку. Душная июльская ночь. Сняв френч, я пишу письма. Уже около часа. Надо ложиться. Я хочу погнать вестового. Но вдруг слышу какой-то шум. Шум нарастает. Я слышу топот ног. И звяканье котелков. Но криков нет. И нет выстрелов. Я выбегаю из землянки. И вдруг сладкая удушливая волна охватывает меня. Я кричу: «Газы!.. Маски!..» И бросаюсь в землянку. Там у меня на гвозде висит противогаз. Свеча погасла, когда я стремительно вбежал и землянку. Рукой я нащупал противогаз и стал надевать его. Забыл открыть нижнюю пробку. Задыхаюсь. Открыв пробку, выбегаю в окопы. Вокруг меня бегают солдаты, заматывая свои лица марлевыми масками. Нашарив в кармане спички, я зажигаю хворост, лежащий перед окопами. Этот хворост приготовлен заранее. На случай газовой атаки. Теперь огонь освещает наши позиции. Я вижу, что все гренадеры вышли из окопов и лежат у костров. Я тоже ложусь у костра. Мне нехорошо. Голова кружится. Я проглотил много газа, когда крикнул: «Маски!» У костра становится легче. Даже совсем хоро- шо. Огонь поднимает газы, и они проходят, не задевая нас. Я снимаю маску. Мы лежим четыре часа. Начинает светлеть. Теперь видно, как идут газы. Это не сплошная стена. Это клуб дыма шириной в десять саженей. Он медленно надвигается на нас, подгоняемый тахим ветром. Можно отойти вправо или влево — и тогда он проходит мимо, не задевая. Теперь не страшно. Уже кое-где я слышу смех и шутки. Это гренадеры толкают друг друга в клубы газа. Хохот. Возня. В бинокль гляжу в сторону немцев. Теперь я вижу, как они из баллонов выпускают газ. Это зрелище отвратительно. Бешенство охватывает меня, когда я вижу, как методически и хладнокровно они это делают. Я приказываю открыть огонь по этим мерзавцам. Я приказываю стрелять из всех пулеметов и ружей, хотя понимаю, что вреда мы принесем мало — расстояние полторы тысячи шагов. Гренадеры стреляют вяло. И стрелкой немного. Я вдруг вижу, что многие солдаты лежат мертвые. Их — большинство. Иные же стонут и не могут подняться. Я слышу звуки рожка в немецких окопах. Это отравители играют отбой. Газовая атака окончена. Опираясь на палку, я бреду в лазарет. На моем платке кровь от ужасной рвоты. Я иду по шоссе. Я вижу пожелтевшую траву и сотню дохлых воробьев, упавших на дорогу. ФИНАЛ Наш полк снова на отдыхе. На розвальнях мы едем в обоз второго разряда — там предстоит ужин. Начальник обоза встречает дорогих гостей. На столе бурдюки с вином, шашлыки и всякая снедь. Я сижу за столом с сестрой милосердия Клавой. Я уже пьян. Но нужно пить еще. Каждый стакан сопровождается тостом. Я чувствую, что мне не следует больше пить. После газов у меня непорядки в сердце. Чтобы не пить, я выхожу на улицу. И сажусь на крыльцо. Приходит Клава и удивляется, что я сижу без пальто на морозе. Она за руку ведет меня в свою комнату. Там телло. Мы садимся на ее постель. Но отсутствие наше уже замечено. Со смехом и шутками офицеры стучат в окно нашей комнаты. Мы снова идем к столу. Утром мы возвращаемся на стоянку полка. И я, как камень, засыпаю на своей походной койке. Я просыпаюсь от воя и взрыва бомб. Немецкий самолет бомбит деревню. Это не та бомбежка, что мы знаем из последней войны. Это четыре бомбы — и самолет улетает. Я выхожу на улицу. И вдруг чувствую, что не могу дышать. Сердце мое останавливается. Я берусь за пульс — пульса нет. С невероятным трудом, держась за заборы, я дохожу до нашего околотка. Врач, покачивая головой, кричит: — Камфару! Мне впрыскивают камфару. Я лежу, почти умирая. У меня немеет левая часть груди. Пульс у меня сорок. — Вам нельзя пить.— говорит врач.— Порок сердца. И я даю себе слово больше не пить. Меня везут в госпиталь по талому февральскому снегу.

andred75: Спасибо! Материал очень интересный. Но интересуюсь я службой Зощенко в связи с его сослуживцами по Мингрельскому полку - Николаем Степнаовичем Андрушкевичем (кавалером ордена Святого Георгия 4-й ст. и Георгиевского оружия) и его братом Павлом Сепановичем - в гражданскую войну участникам белого движения в Сибири - Николай командовал Барнаульским полком "голубых улан" атамана Анненкова, а Павел воевал в 3-м Барнаульском Сибирском стрелковом полку. Хотел выяснить, может быть они вместе служили - скажем, в одной роте или батальоне (по Н.С. Андрушкевич есть довольно подробные сведения до лета 1917 года), и чем черт не шутит, писатель мог их где-то упомянуть в своих воспоминаниях.


Днепровец: подполковник пишет: Давным-давно в ВИЖе (кажется в конце 1980-х гг.) была статья про Зощенко-офицера. Вот часть этой статьи Его любили солдаты …С 29 сентября 1914 года Зощенко — юнкер на правах вольноопределяющегося первого разряда на ускоренных четырехмесячных курсах Первого военного Павловского училища, одного из лучших военных учебных заведений России. Здесь, в училище, незадолго до выпуска будущий писатель напишет первую автобиографию в виде анкеты1. Из нее мы узнаем, что Михаил Михайлович Зощенко родился 28 июля 1894 года в Петербурге2 в семье умершего в 1907 году художника-мозаика при императорской Академии художеств… …В феврале 1915 года, закончив ускоренный курс училища по 1-му разряду, Михаил Зощенко, произведенный в первый офицерский чин прапорщика, направляется в распоряжение начальника штаба Киевского военного округа (5 февраля), а оттуда в составе 106-го пехотного запасного батальона, являясь командиром 6-й маршевой роты, выезжает в действующую армию на укомплектование 16-го гренадерского Мингрельского полка, к которому и был прикомандирован до декабря 1915 г… …Вновь прибывший прапорщик сразу был принят в офицерскую боевую семью. Позднее писатель вспоминал: «Мы жили очень дружно, и солдаты, и офицеры»4. Прикомандированный младшим офицером к пулеметной команде, молодой прапорщик уже вскоре исполняет должности начальника пулеметной команды и начальника команды связи. Солдаты полюбили нового командира и за спиной двадцатилетнего офицера за совсем юношескую внешность называли его «внучек». Весной и летом 1915 года полк практически все время находится на передовой и ведет тяжелые бои, лишь изредка попадая в дивизионный резерв. Особенно жестокими были бои со 2 по 16 июня. Именно за них прапорщик Зощенко получил свою первую боевую награду — орден св. Станислава III степени с мечами и бантом (17 ноября 1915 г.)3. 22 декабря молодой офицер был произведен в подпоручики с зачислением в списки 16-го гренадерского Мингрельского полка… …В часы затишья в руках подпоручика, переведенного в четвертую роту первого батальона, все чаще и чаще можно увидеть блокнот и карандаш. Офицеры по-разному относились к занятию своего боевого друга — одни всерьез, другие непременно отпускали в адрес Зощенко очередную шутку. Иногда за этим занятием заставал подпоручика и командир полка полковник князь Макаев, который, видя своего офицера присевшим на корточки с бумагой в руках, по-офицерски хлопал его по плечу и говорил: «Пиши, сынок, пиши». Но отдых на войне короток, и снова бои, разведка, атаки, отступления. Осколки и пули уносят жизни друзей и щадят будущего писателя… ... После приведения Михаила Зощенко вместе с другими офицерами полка к присяге (14 января 1916 г,) молодому офицеру все чаще доверяют командование ротой5. 10 ноября 1916 года он утверждается в этой должности «на законном основании», уже будучи в чине поручика, который получил 9 июля. Однако июль 1916 года останется в памяти писателя по другой причине. В этом месяце полк располагался в районе местечка Сморгонь, где немцы неоднократно применяли удушливые газы. В ночь на 20 июля на участке 4-й роты разведчики заметили плотное облако, оказавшееся скоплением газов. Вскоре запах стал невыносимым. Командир роты поднимает тревогу, отдает распоряжение зажечь костры, чтоб хоть как-то отогнать распространяющийся по окопам газ. Воспользовавшись замешательством русских, немцы открыли сильный артиллерийский огонь. Зощенко делает все возможное, чтобы спасти роту и в то же время отразить возможную атаку. Но погода в тот день способствовала стойкости удушливых газов. Удачное применение их позволило противнику вывести из строя 460 солдат и 4 офицеров, среди которых был и Михаил Зощенко… …Несмотря на приступы кашля и боли в области сердца, Зощенко остался в строю. И лишь когда боль в сердце стала невыносимой, его эвакуируют в госпиталь. 22 сентября 1916 года постановлением врачебной комиссии при 134-м Петроградском тыловом распределительном эвакуационном пункте Михаил Зощенко был отнесен к больным первой категории и подлежал отправке в распоряжение Петроградского уездного воинского начальника для дальнейшего прохождения службы в запасном полку7. Но боевой офицер не пожелал покинуть передовую, и 9 октября возвращается в строй. Однако болезнь сказывается все больше и больше, и уже через несколько дней (15 октября) Зощенко эвакуируется в тыл. С незначительным улучшением состояния здоровья поручик Михаил Зощенко добивается возвращения в полк8. К этому времени он все чаще заменяет подполковника Павленко на посту командира 1-го батальона. 3а умелое командование ротой и «боевые отличия, проявленные в делах против неприятеля», Зощенко удостаивается двух наград — ордена св. Станислава II степени с мечами (13 сентября 1916 г.), ордена св. Анны III степени с мечами и бантом (9 ноября 1916 г.) и чина штабс-капитана (10 ноября 1916 г.)9. Как один из лучших офицеров полка, штабс-капитан Зощенко командируется на станцию Вилейка строевым офицером во временную армейскую школу прапорщиков. С возвращением в полк здоровье больше не позволяло продолжать службу, и Зощенко отправляется в Петроград, где его и застает Февральская буржуазно-демократическая революция. В Петрограде он занимает высокую должность начальника почт и телеграфа и коменданта Главного почтамта города. Однако канцелярская деятельность вскоре повергла боевого офицера в скуку, и он отправляется в Архангельск, где занимает должность адъютанта Архангельской дружины. В этом городе и застала писателя Октябрьская революция. Бывший штабс-капитан в первые же дни после нее сделал выбор в пользу Советской власти. Как боевой офицер, он помогает молодой республике в налаживании службы в пограничных войсках сначала в Стрельне, затем в Кронштадте. Во время гражданской войны Зощенко в составе 1-го образцового полка деревенской бедноты исполнял обязанности полкового адъютанта. В апреле 1919 года по болезни сердца Михаил Михайлович Зощенко демобилизуется и снимается с воинского учета… Из ст. Трамбицкий Ю.А. «Его любили солдаты» / Ю.А. Трамбицкий // Военно-исторический журнал. – 1990. - № 2. – с. 73-76 ______________________ 1 Центральный государственный военно-исторический архив (ЦГВИА) СССР, ф. 409 (Коллекция послужных списков офицеров русской армии), д. 256781 2 Позднее писатель своим местом рождения назовет г. Полтаву. 3 Зощенко М. М. Указ. Соч. с. 103. 5 Там ж е, ф. 2606 (16-й гренадерский Мингрельский полк), оп. 2, д. 79, л. 27. 6 Там же, лл. 35 (журнал боевых действий), л. 27 об. 7 Там же, лл. 89 (приказ по полку), л. 21 об. 8 Там же, лл. 46 об. 82. 9 Там же, ф. 409, д. 141591. Кстати, судя по воспоминаниям самого ММЗ из предыдущего поста, у него было 5 боевых орденов. Здесь говорится о трех. Еще у Зощенко была св. Анна 4-й ст. "за храбость", полученная 11 февраля 1916 г., и вроде где-то упоминалось, что еще у него был солдатский Георгиевский крест. Кто-нибудь знает - это так? И просто солдатский Георгий или "с веточкой"?

EFK: Днепровец пишет: Однако канцелярская деятельность вскоре повергла боевого офицера в скуку, и он отправляется в Архангельск, где занимает должность адъютанта Архангельской дружины. В этом городе и застала писателя Октябрьская революция. Из его автобиографии: "В сентябре 1917 года я выехал в командировку в Архангельск... адъютантом архангельской дружины и секретарем полкового суда. Был момент, когда я хотел уехать за границу. Мне было предложено место на ледоколе. Одна влюбленная в меня француженка достала мне во французском посольстве паспорт иностранного подданного. Однако в последний момент я передумал. И незадолго до занятия Архангельска успел выехать в Петроград". В Архангельске сразу после Октябрьской революции штабс-капитан Зощенко лишился офицерских погон и был освобожден от обязанностей. Сохранились четыре письма того времени из Архангельска в Петроград. Они пронизаны тоской одиночества человека, лишенного средств к существованию. 27 ноября 1917 года своей будущей жене он пишет: "...Я понял, что счастье узнается только тогда, когда оно ушло... Это кусочек северного солнца. Здесь оно такое неяркое и недолгое. Его все здесь любят. Ибо оно редко. Ибо люди умеют любить только то, к чему не привыкли... Север... Север... Господи, почему я здесь? Почему я здесь?.." 7 января, 1918 год: "Помните, как всегда тянуло меня куда-то? Как несколько лет бродил я по России? Я хотел найти и нашел. И нашел меньше, чем потерял. Я нашел житейскую мудрость, я нашел дорогу к власти, а потерял Вас и свою юность. Здесь, на Севере, одинокая могила моей юности. И здесь же венок, сплетенный из милых старых нелепостей". 27 марта, 1918 год: "...все время сижу с упакованными вещами и жду. И сам не знаю чего. До сих пор нет у меня службы, и с Архангельском я ничем не связан, кроме белья, которое я отдал прачке... Нет ни энергии, ни воли. И не я, а судьба тянет меня куда-то. И кажется мне, что... если я не уеду, не убегу, то останусь здесь навсегда. .. И должен я уехать отсюда. Обязательно... Молюсь. Впрочем, когда человеку хорошо, он боится только черта, когда плохо, он говорит: "Господи, Господи, верую в тебя и надеюсь на твое милосердие..."

kirey.boris@yandex.r: Днепровец пишет: и вроде где-то упоминалось, что еще у него был солдатский Георгиевский крест. Кто-нибудь знает - это так? И просто солдатский Георгий или "с веточкой"? Уважаемый Ефим насколько я понимаю солдатский Георгий ,это устная награда которой солдаты награждали боевых офицеров ,возможно я неправильно понимю ,расскажите пожалуйста подробней.

Днепровец: kirey.boris@yandex.r пишет: насколько я понимаю солдатский Георгий ,это устная награда которой солдаты награждали боевых офицеров ,возможно я неправильно понимю ,расскажите пожалуйста подробней. Не устная, а вполне реальная награда. В Инете масса ссылок и изображений - наберите в поиске "Георгий с веточкой" - и будет Вам счастье!

kirey.boris@yandex.r: 29 июня 1917 г. Приказом Верховного командующего было объявлено Постановление Временного Правительства от 24-го числа того же месяца, в котором, в частности, говорилось: «а) в награждение офицеров солдатскими Георгиевскими крестами за подвиги личной храбрости и доблести устанавливается награждение офицеров солдатскими Георгиевскими крестами по удостоению общего собрания роты (строевой команды, эскадрона, сотни, батареи). Солдатские Георгиевские кресты, присужденные офицерам, в виде особого почетного значения этой награды и в отличие от солдатских Георгиевских крестов, полученных офицерами до производства в офицерский чин, имеют на ленте металлическую лавровую ветку по цвету креста и носятся выше, всех орденов, кроме ордена св. Георгия» . Я-же веду речь об орденах которым обозначен например барон Врангель если не ошибаюсь в 1915г до получения официального ордена.

Днепровец: kirey.boris@yandex.r пишет: Я-же веду речь об орденах которым обозначен например барон Врангель если не ошибаюсь в 1915г до получения официального ордена. Чего-то я не совсем понял суть сказанного... Возможно, это от того, что русский язык - для меня не родной

kirey.boris@yandex.r: Днепровец пишет: Чего-то я не совсем понял суть сказанного... Возможно, это от того, что русский язык - для меня не родной Ефим если чем обидел ..извини . http://fast-torrent.ru/film/istoriya-rossii-xx-veka.html Может я и сам не очень понял один из сюжетов,но часто встречались упоминания о том,что солдаты сами оценивали деяния офицеров и с нетерпением ждали подтвердится ли их оценка. Так-же не могу понять чем является "Высочайшее благоволение" Это деяния недостаточные для награждения Георгием ,но и других ниже статусом не даётся (нечто виртуальное?)или понимать как недостаточно для вообще награждения? ???

Днепровец: Нет, ничем не обидели, я действительно не понял суть вопроса. Честно говоря, вот это тоже не очень понятно: "часто встречались упоминания о том,что солдаты сами оценивали деяния офицеров и с нетерпением ждали подтвердится ли их оценка". Не знаю, что это - возможно, как раз относится к награждению офицеров солдатскими Георгиевскими крестами "с веточкой" после Февральской революции, поскольку решения принимались по решению общего собрания солдат подразделения. Кроме того, там по ссылке 19 гигов фильма и 80 с лишним серий - я, естественно, физически не могу пересматривать все подряд, чтобы найти этот эпизод. А Высочайшее благоволение - это как бы устная благодарность от монарха, заносившаяся в послужной список офицера или гражданского чиновника. Благодарность от имени монарха объявлялась в тех случаях, когда отличия были недостаточны для награждения орденами. До 1807 г. она известна как выражение Высочайшего удовольствия. По указу 1807 г. (8 сентября) это поощрение (с того времени известное как Высочайшее благоволение) стало связываться с убавлением срока выслуги к ордену Георгия для штаб-офицеров на 2 года, для обер-офицеров — 1 год. В 1839 г. постановлено, чтобы младшие офицеры (в чине от поручика и ниже) представлялись к чинам и орденам лишь за особые подвиги, а за успешные действия в пределах своих обязанностей им положено было объявлять Высочайшее благоволение. Этот вид награды встречается в первой половине XIX в. в виде «благоволения», «особенного благоволения», «благодарности», «совершенной благодарности», «признательности» и «удовольствия».

правнук: Коллеги, насколько я понимаю, "Георгий с веточкой" - вполне реальная и документально подтвержденная награда. Например, в п/с моего прадеда, который на момент награждения Георгиевским крестом 4 степ. был генерал-майором, записано: "за бой 22 авг. 1917 г. у дер. Мунчелу (Румыния); награжден Приказом войскам 8 армейского корпуса от 12 окт. 1917 г. за № 391."



полная версия страницы